Все статьи

Галина Юзефович. Дары «ВОЛХВА»

Умер Джон Фаулз. Из его книг, как из «Шинели» Гоголя, вышла добрая половина современной литературы

Писатель, сумевший породить хотя бы одну значимую литературную тенденцию, вызвать к жизни хотя бы одно поколение интерпретаторов, последователей и плагиаторов, по праву считается великим. Как же в этой связи следует классифицировать Джона Фаулза — человека, в одиночку вырастившего на дереве современной прозы не одну, а сразу несколько веток?

Даже если бы после «Коллекционера», вышедшего в 1963 году и заложившего жанровые основы психологического триллера, Фаулз не написал ни единой строчки, его имя все равно было бы вписано в анналы литературы ХХ века.
Однако он пошел дальше, и потому сегодня его преемниками с равными на то основаниями могут числить себя и создатель «Молчания ягнят» Томас Харрис, и букеровская лауреатка Антония Байетт (двинувшаяся по дороге, намеченной «Женщиной французского лейтенанта»), и Йэн Макьюэн (отправившийся вслед за «Волхвом»), и еще пара десятков крупных англоязычных (и не только) писателей, объединяет которых, по сути дела, только одно: все они с большей или меньшей последовательностью следуют путями, проложенными для них некогда Джоном Фаулзом.

В России Фаулза ждала особая судьба. Придя к нам с двадцати-, а то и тридцатилетним опозданием, в начале 90-х он был прочитан совершенно «на новенького» — без всяких скидок на временную дистанцию, отделявшую нас от времени создания «Коллекционера», «Волхва» и «Мантиссы», и без оглядки на литературную традицию, ими же порожденную. Во всем мире давно и окончательно перейдя в категорию живых классиков, у нас Фаулз (к этому времени, кстати, практически переставший писать) вновь оказался писателем жгуче, волнующе актуальным. И что же?

За десять с небольшим лет, прошедших с момента «открытия Фаулза в России», его язык стал родным и для нас. Сегодня более или менее осознанные фаулзовские отголоски звучат в текстах доброй половины людей, пишущих по-русски — от Быкова до Акунина.
Один известный литературовед сказал как-то о Бродском, что из отдельного культурного феномена тот стал, по сути дела, реалией языка: его запатентованными, безусловно авторскими изобретениями и открытиями люди пользуются сегодня так, как если бы они были ничьими и существовали всегда. И добавил, помнится, что для поэта не может быть более высокой похвалы. То же самое верно и по отношению к Фаулзу: огромное число авторов, пользующихся сегодня его приемами, никогда не задумываются об их создателе. И дело тут вовсе не в человеческой неблагодарности — современная литература настояна на Фаулзе так густо, что вычленить из этого перенасыщенного раствора исходный компонент становится практически невозможно. Да, пожалуй, и не нужно: Джон Фаулз сегодня присутствует едва ли не в каждой фразе каждого текста, в каждой клеточке огромного и многоязыкого литературного организма. И, разумеется, физическая смерть самого писателя уже никак не может повлиять на этот непреложный факт

Источник www.stengazeta.net

Тем временем:

...
     - А Баудли?
     - Этот еще жив. Ты его встретишь в клубе: здоров и свеж, вроде меня с тобой. Но надолго ли? А Макферсон тоже умер. От удара - два месяца тому назад. Он был жирен, как рождественский индюк, но все-таки никто не думал, что он так скоро покончит свое существование. Ему было всего только тридцать пять. Совсем юноша.
     - Остается художник. Что с ним случилось?
     - Ллевелин сдержал свое слово лучше, чем кто-либо из нас. Он погибает от женщины и от искусства.
     - Он погибает? Как понять это. Троуэр?
     - Он уже десять месяцев как в сумасшедшем доме в Брайтоне. В отделении для неизлечимых. Его молодая модель, лет около двадцати тысяч от роду, превратилась в ничто от его горячего поцелуя. Это так подействовало на его мозг, что он впал в безумство.
     - Я просил бы тебя, Троуэр, прекратить свои шутки. В особенности когда они так нелепы, как эта. Смейся, если хочешь, над толстым Макферсоном и бледным Христианом, над красивым дудли или охотами Уаймбльдона, но оставь Гамильтона в покое. Над мертвыми можно смеяться, но не над живыми же, которые сидят в сумасшедшем доме.
     Троуэр медленно стряхнул пепел с сигаретки и налил себе новую порцию виски. Затем он взял щипцы и помешал в пылающих поленьях. Его черты немного изменились, нижняя губа вытянулась.
     - Я знаю. Художник был тебе ближе, чем мы, остальные. Но это не мешает попробовать улыбнуться и тебе, когда ты узнаешь историю. Бывают трагедии, от расслабляющего влияния которых мы можем спастись только шуткой. И где ты найдешь историю, которая не заключала бы в себе хоть какого-нибудь смешного момента? Если мы, германцы, научимся галльскому смеху, мы станем первой расой в мире. Ты можешь прибавть: еще более первой, чем теперь.
     - А что же Джон Гамильтон?
     - Его история вкратце такова, как я уже сказал: молодая дама, с которой он писал портрет и в которую был влюблен, при первом же его поцелуе расплылась от блаженства в ничто...

Эверс Ганс Гейнц (Ewers Hanns Heinz)   
«Конец Джона Гамильтона Ллевелина»

Биография

Произведения

Статьи

Галерея

Цитаты

Краткие содержания

Гостевая книга