Ей нужно заниматься, а недумать о развлечениях. Но я хочу быть уверен, что возле нее находитсячеловек, который поможет ей в трудную минуту, если такая наступит...
Из упомянутого документа выузнаете, что я сын рейнского фабриканта. На восемнадцатом году я выдержалэкзамен зрелости, затем сл..
Время от времени,
если было с кем, он посещал по воскресеньям утреннюю службу, но один ходил в
церковь очень редко.
Проведя полгода во Граде Греха, он в 1856 году возвратился в Англию.
Три месяца спустя умер его отец. Просторный дом в Белгравии был сдан внаем,
и Чарльз поселился в Кенсингтоне, в доме, более подходящем для молодого
холостяка. Там его опекали лакей, кухарка и две горничные - штат почти
эксцентричный по скромности для такого знатного и богатого молодого
человека. Но там ему нравилось, и кроме того, он много путешествовал. Он
опубликовал в светских журналах два-три очерка о своих странствиях по
далеким краям; один предприимчивый издатель даже предложил ему написать
книгу о его девятимесячном пребывании в Португалии. Но в писательском
ремесле Чарльз усмотрел нечто явно infra dig {Ниже своего достоинства
(лат.).}, a также нечто, требующее слишком большого труда и
сосредоточенности. Какое-то время он носился с этой идеей, но потом ее
бросил. Носиться с идеями вообще стало главным его занятием на третьем
десятке.
Но даже барахтаясь в медлительном потоке викторианской эпохи, Чарльз не
превратился в легкомысленного бездельника. Случайное знакомство с человеком,
знавшим об археологической мании его деда, помогло ему понять, что старик,
без устали гонявший на раскопки команды ошалелых поселян, был смешон лишь в
глазах собственной родни. В памяти других сэр Чарльз Смитсон остался одним
из основоположников археологии дорийской Англии; часть его изгнанной из дома
коллекции с благодарностью приняли в Британский музей. И Чарльз постепенно
осознал, что по склонностям он ближе к своему деду, чем к обоим его
сыновьям. В последние три года он стал все больше интересоваться
палеонтологией и решил, что это и есть его призвание. Он начал посещать
собрания Геологического общества. Дядя с неодобрением наблюдал, как Чарльз
выходит из Винзиэтта, вооруженный геологическими молотками и с рюкзаком на
спине; по его мнению, в деревне джентльмену подобало держать в руках только
ружье или хлыст; но это все-таки было лучше, чем корпеть над дурацкими
книгами в дурацкой библиотеке.
Однако еще меньше нравилось дяде отсутствие у Чарльза интереса к
другому предмету. Желтые ленты и желтые нарциссы, эмблемы либеральной
партии, были в Винзиэтте анафемой; старик - самый что ни на есть
лазурно-голубой тори - имел на этот счет свой тайный умысел. Однако Чарльз
вежливо отклонял все попытки уговорить его баллотироваться в парламент. Он
объявил, что у него нет никаких политических убеждений. Втайне он восхищался
Гладстоном, но в Винзиэтте даже имя этого архипредателя было под запретом.
Таким образом, уважение к родне и общественная пассивность, весьма удачно
объединившись, закрыли перед Чарльзом эту естественную для него карьеру.
.....
Я подошел к шкафу и отпер его:
-- Матильда!
Она поспешно заковыляла ко мне. Я высоко поднял коричневую
четырехгранную бутылку.
Она протестующе замахала руками:
-- Это не я! Честью клянусь! Этого я не трогала!
-- Знаю, -- ответил я и налил полную рюмку. -- А знаком ли вам этот
напиток?
-- Еще бы! -- она облизнула губы. -- Ром! Выдержанный, старый,
ямайский!
-- Верно. Вот и выпейте стаканчик. -- Я? -- она отшатнулась. --
Господин Локамп, это уж слишком. Вы пытаете меня на медленном огне. Старуха
Штосс тайком вылакала ваш коньяк, а вы ром еще ей подносите. Вы -- просто
святой, да и только! Нет, уж лучше я сдохну, чем выпью.
-- Вот как? -- сказал я и сделал вид, что собираюсь забрать рюмку.
-- Ну, раз уж так... -- она быстро схватила рюмку. -- Раз дают, надо
брать. Даже когда не понимаешь толком, почему. За ваше здоровье! Может, у
вас день рождения?
-- Да, вы в точку попали, Матильда!
-- В самом деле? Правда? -- Она вцепилась в мою руку и тряхнула ее. --
От всего сердца желаю счастья! И деньжонок побольше! Господин Локамп! -- Она
вытерла рот.
-- Я так разволновалась, что надо бы еще одну пропустить! Я же люблю
вас, как родного сына.
-- Вот и хорошо!
Я налил ей еще рюмку. Она выпила ее единым духом и, осыпая меня добрыми
пожеланиями, вышла из мастерской.
x x x
Я убрал бутылки и сел к столу. Бледный луч солнца, проникавший через
окно, освещал мои руки. Странное чувство испытываешь все-таки в день
рождения, даже если никакого значения не придаешь ему. Тридцать лет... Было
время, когда мне казалось, что я никак не доживу до двадцати, так хотелось
поскорее стать взрослым...
